На тесном перекрестке Борис догнал экскурсию и ненадолго задержался среди группы людей, внимавших приятному поставленному голосу. — И тогда под маской промзоны, стратегического порта и транспортного узла сначала станет видна недавняя история, отчаянная и героическая. Вы, конечно, уже слышали об Аджимушкайских каменоломнях, о стасемидесятидневной их обороне. О бессмертных героях Эльтигенского десанта. В честь тех и других названы улицы нашего города. До этого — времена чужих властвований, когда город и окрестности были одними из самых дальних окраин Крымского ханства и его покровительницы, Блистательной Оттоманской Порты[16]. Мы проезжали сюда мимо Босфорского переулка. Еще раньше был период запустения и упадка — он не слишком хорошо отражен, да и незачем. А перед ним, до всего этого — далекая эпоха расцвета столицы могучего царства[17], бросившего вызов величайшей империи древности. Если бы война тогда завершилась по-другому, то и центр мира, то самое место, куда ведут все дороги, могло быть не где-то в Риме, а прямо ЗДЕСЬ — в Пантикапее! — Обладатель приятного голоса приподнялся на какую-то невидимую из-за спин ступеньку и оказался пухлым, с заметной залысиной гидом. Он сделал паузу и пристально оглядел своих подопечных, как будто решая, стоит ли еще взвинтить пафос своей речи или же рассказать подходящий случаю анекдот.

Борис отразил долгий подозрительный взгляд соседки в пятнистой панамке, цепко прижавшей сумочку к животу, и заставил себя двинуться дальше.

— А там — знаменитая лестница без малого в полтысячи ступеней, — продолжал за спиной гид. — Мы на нее еще поднимемся! — В ответ донесся восторженно-горестный гул.

* * *

Борис остановился под навесом с вывеской «ВИНО НА РОЗЛИВ». Сразу отвернулся от фруктов и бутербродов (в животе и так уже урчало от голода), а взял только стакан каберне. «Денег-то в обрез. Ночевать придется сидя на переправе. Или на скамейке под платаном. Или… Или?..»

Огляделся. Через дорогу — старинный дом среди большого сада. Красная черепица над белой стеной. Такие крыши ему здесь не встречались.

— Кто там живет? — спросил смуглого парнишку-продавца. Тот выглянул из-под навеса и наморщил лоб, припоминая.

— Самуил, — ответил, наконец. — Да, точно. Караим. Так его зовут.

Борис кивнул, опрокинул в себя последний глоток и двинулся в сторону дома. Даже не спросил, что за странная фамилия — Караим?

* * *

Темный угол выгнал старика Самуила на крыльцо.

Самуил помолился, глядя на заросший переплетенными кустами юг, и сразу отправился к выходу, держа в поле зрения стену, чтобы опереться, если устанет. Теперь вот сидел на скамейке по колено в тени — так что ступни пекло солнце — и никак не решался вернуться.

Фасад его дома выходит на одну улицу, сад — на другую. А Самуил — самый старый на них обеих. И как же долго у него никак не получается умереть! Это последняя его забота. В ящике стола под лампой лежит особая тетрадка с потрепанными углами, где записано, кого звать на похороны. Раз в полгода он сверяется и уточняет: все ли приглашенные живы, в уме ли они и точно ли в силах приехать? Порой приходится вычеркивать и думать дальше.

Жаль, что уже нет Симы. Хорошо, что есть Майя, ее сестра. Она обо всем позаботится и ничего не упустит. Зря только он ей ТАК сказал в тот раз. Но это, понятно, стариковское. И она, кажется, отошла от обиды. Но все равно, зря…

* * *

Борис подошел к ограде. И за каким лешим его сюда потянуло? Дом как дом, каменный, крепкий. Сад за ним: видно, что хороший, хотя и малость запущенный. Но чучело в шляпе вон выставили от птиц, чтоб не так клевали. Ладно, постоит, посмотрит и решит, куда двинуть дальше — ничего страшного в этом нет.

Все вокруг было тихо и неподвижно. Подняв голову, Борис понял, что прямо над ним нависла отяжелевшая ветка груши. Руки потянулись сами и сдернули два спелых плода. Почему не попробовать обмануть ими голод?..

Вдруг ему показалось, что чучело в шляпе пошевелилось и взмахнуло рукавом. А потом с глухим стоном опрокинулось назад, на горку насыпанного щебня. Борис тоже невольно вскрикнул. Из дома никто не появился. Тогда он поддел щеколду калитки и вбежал внутрь.

Шляпа отлетела в сторону. На щебне лежал старик и пристально глядел на него.

— А спросить язык отсохнул? — глухо выговорил он, не отводя взгляда. — Не пацан уже.

Глупо. Ни на чем подобном Боря не попадался лет с одиннадцати.

— Вам помочь?

— Руку дай.

Опершись на молодую крепкую руку, старик снова сел на скамейку.

— Шляпу.

Борис наклонился и, стряхнув пыль, подал ему. Старик водрузил шляпу на голову, чуть поправил.

— Спасибо.

Боря пожал плечами:

— Не за что.

— Ну что? Ешь.

Тут Борис заметил, что обе груши по-прежнему сжаты в другой его руке.

— Неудобно, — тихо ответил он.

— А рвать чужое — удобно? — И помолчав, старик решил: — Дай мне одну, а второй угощайся.

Откусив и старательно прожевав кусок сочной мякоти, хозяин сада представился:

— Я — Самуил.

— А я Борис.

Старик улыбнулся краем губ:

— Присаживайся, для тебя, Борис, есть место.

* * *

Они сидели в доме за столом. Самуил показал гостю, где что искать, и тот сам выставил на стол и холодное мясо, и разогретые на плите фаршированные перцы, и козий сыр, и фрукты из сада, и округлую бутыль с крепкой многолетней настойкой.

— Будем знакомы! — решился на тост Борис.

Оба выпили до дна.

— А ты откуда сам? — выдохнув, спросил Самуил.

— Родился в Крыму. Но мы рано переехали, так что я почти ничего не помню.

— И так бывает, — согласился хозяин.

— Вы ешьте тоже, Самуил. Чего еще положить?

— Доем — тогда и добавишь. Мне бы твой аппетит! И лет на двадцать пять поменьше.

— А вы скиньте мне из своих?

— Сам наживешь и не заметишь.

Боря налил еще «под перцы».

— Я давно живу, — с усилием заговорил старик, — и с детства знаю, что у нас почетная фамилия. Моего деда помнят в Японии. До сих пор. В своем последнем бою он один убил восемнадцать самураев. Сначала у него был наган, потом только сабля. Вон те ножны, — он кивнул на дальнюю стену, — от нее. На лезвии остались зазубрины от ударов. Вокруг него одного лежал взвод мертвых солдат с командиром. Говорят, у тех, кто упал на спину, были удивленные молодые лица. Почести к его телу приходил воздать сам их генерал. Саблю они вернули, но сперва сковали точно такую же и выставили в своем музее славы. Написали, что это — оружие великого воина